[striped-dream]

7й тур вряд ли когда-нибудь закроется, поэтому тащу сюда.
Этим постом я расписываюсь в том, что я — больной ублюдок, потоптавший все эдельвейсы, которые сам же взрастил и взлелеял в своих хэдканонах. Однако, когда прет через край, хочется попробовать все, поэтому я почти себя не виню. Это был июль, я горела, как могла

7.44. Хартвин. Дикий юст со стороны одного и абсолютное равнодушие в этом плане со стороны другого. Развязка чем трагичнее, тем лучше

«У настоящего джентльмена в гардеробе должно быть не менее трех костюмов, трех пар обуви и пяти галстуков».
«Никогда не забывай о салфетке для колен во время трапезы: она не только спасет твои брюки, но и скроет оружие».
«А ты делаешь успехи, Эггзи».
Гарри мог говорить о чем угодно: об особенностях средневековых рыцарских турниров, своих прошлых миссиях, погоде в Лондоне – эффект был один; Эггзи ловил каждое его слово, жадно впитывая информацию, словно губка. К похвале он тоже был весьма чуток: искрил самодовольными шутками, рисовался, но при этом краснел до кончиков ушей. На порицания и замечания Гарри он поджимал губы, тяжело вздыхал, а иногда и вскидывался, выглядя слишком уязвленным для очередного комментария насчет манер или поведения.
Эггзи был словно одним сплошным нервным комком, излишне реагирующим на внешние раздражители. Это было довольно странно, потому что таким «раздражителем» для Эггзи, судя по всему, являлся только Гарри: на замечания Мерлина, Рокси или других агентов он только сосредоточенно хмурился, запоминая, принимая к сведению, а на одобрение или комплименты в свой адрес и вовсе лишь спокойно, с чувством собственного достоинства, улыбался, изредка позволяя себе ребяческое хвастовство.
Это было странно, но странным образом же и льстило. Гарри был честен перед самим собой и прекрасно знал недостатки своего характера, за которые, в общем-то, не собирался каяться, но которые так эффективно разжигал в нем Эггзи, сам того не ведая. Самолюбование, переходящее в некоторый нарциссизм, позерство, потакание слабостям. Гарри нравилось наблюдать свое неизбежное влияние на мальчика, нравилось, как одним словом он мог полностью завладеть его вниманием, нравилось видеть в нем свои жесты и, пока едва заметную, но местами уже похожую манеру речи. Харт был уверен, что, увидев Эггзи в костюме, увидит и часть себя, только более молодого и – кто знает – гораздо более способного.
Однако было что-то, что мешало наслаждаться текущим положением дел; нечто неправильное, инородное, ощущаемое Гарри на интуитивном уровне. При этом ему никак не удавалось ухватиться за суть проблемы, поэтому в конечном итоге Гарри перестал терзать себя самоанализом и позволил жизни идти своим ходом: он по-прежнему внимательно следил за обучением своего протеже, появлялся в его жизни время от времени с советом или замечанием, выполнял свою работу агента Кингсман, в конце концов.
Череда мучительных открытий настигла Гарри Харта абсолютно случайно. Все началось до скучного просто: он услышал то, что совсем не думал услышать.
Это произошло, когда он ожидал Артура в кабинете, лениво постукивая пальцами по столешнице. Внезапно микронаушник, молчавший до этого все время, ожил голосами Артура и Мерлина. Обычно такого не случалось – беседы с Артуром всегда были приватны, если того не требовала ситуация. Подобное могло произойти лишь при двух обстоятельствах: либо случился сбой в системе, что было крайне маловероятно, либо же Артур сам этого захотел.
В обоих случаях Гарри не стал бы бороться с искушением – не стал и сейчас.
Как оказалось, Артур и Мерлин обсуждали учеников, коих осталось уже шесть, и их успехи. Это был сугубо профессиональный разговор, в котором Эггзи едва ли удостоился пары сухих слов, и Гарри, заскучав, уже хотел было отключить прием, однако услышанное заставило его замереть:
«...и снова Галахад выиграл – уже второй Анвин готов за него умереть и, кажется, с радостью. Что это за волшебство, Мерлин?»
Никаких эмоций не отразилось на лице Гарри, ничего не изменилось в его поведении; Артур также ничем не выдал себя – если, конечно, это все на самом деле было спектаклем для одного зрителя.
Гарри тоже очень хотелось бы знать, что это за блядское «волшебство». В этот же вечер он открыл новую бутылку коньяка и, бездумно глядя на стену, увешанную газетными вырезками, продолжал вливать в себя обжигающую жидкость до тех пор, пока чувство пьяной усталости не вытеснило удушающую злость и горечь. На этой стене были запечатлены только его успехи, ни одного провала – в том числе и того самого, о котором было тяжело вспоминать даже спустя семнадцать с лишним лет. Гарри не мог повернуть время вспять, но он был уверен в том, что мог исправить ситуацию в настоящем, поэтому слова Артура стали для него ударом под дых. Ни за что в жизни он не хотел бы участи Ли Анвина для Эггзи – Гарри уже хватило жертв однажды. Да и какого черта Эггзи бы вообще думать о таком?
Гарри Харт понял, «какого», уже через пару дней пристального наблюдения за мальчиком. На самом деле, сложно было не заметить то, что лежало на поверхности – но Харт был слишком занят работой и созданием собственного авторитета в глазах Эггзи, чтобы остановиться и задать его чувствам другой вектор.
Он прекрасно знал, что значат все эти нечаянные прикосновения, взгляды украдкой, безуспешная имитация спокойного поведения в присутствии его, Гарри; в конце концов, он тоже когда-то был неопытным юнцом, не знающим себе истинную цену и не имеющим достаточной уверенности в своих силах. Однако никакой радости или удовлетворения раскрытая наконец-то загадка не принесла – Гарри не почувствовал ничего, кроме растерянности и стыда. Он мог – и хотел – стать для Эггзи кем угодно: учителем, другом, коллегой – но Эггзи умудрился избрать для него роль, которая была чужда Гарри. Дело было отнюдь не в предрассудках, касаемых разницы в возрасте или в положении, - Гарри был достаточно взрослым для подобной чепухи, да и серебряная ложка ему, в отличии от некоторых его знакомых, не слишком-то мешала; дело было в том, что он не хотел отношений с Эггзи в иной плоскости, нежели дружеской. Ему довелось увидеть мальчика еще совсем ребенком, и с тех пор мало что поменялось – разве что ребенок вырос, как выросли и его интересы. Однако отношение-то к Эггзи оставалось прежним: хотелось дать шанс на лучшую жизнь, найти достойное применение способностям, показать, чего Эггзи на самом деле стоит. Для него, Гарри, Эггзи Анвин навсегда останется сыном погибшего друга, о котором нужно позаботиться, и секс с отношениями, выходящими за пределы простой дружбы, в понятие заботы точно не входил. Отношения в их ремесле это вообще пагубная мечта. Конечно, даже при такой работе находились исключения, но Галахад явно подчинялся общему правилу и менять что-либо не планировал.
При этом, рассматривая мальчишку исподволь, Гарри не мог не отметить превосходную физическую форму, тонкие черты лица, обезоруживающую улыбку, по которой девчонки в школе наверняка сходили с ума. Физические данные прекрасно сочетались с острым умом, верностью и удивительной самоотдачей ради близких – иногда Гарри жалел, что вообще втянул Эггзи в Кингсман, потому что здесь люди с таким светом внутри обычно быстро его теряли.
Но, к сожалению, Гарри по-прежнему лишь досадливо хмурился, честно представляя себе интимные отношения с его протеже. Нет, это было не про них, и Гарри не собирался ломать себя, самоубеждаясь в обратном. Поэтому он надеялся, что Эггзи найдет достойного человека, которому достанутся все его таланты и который сумеет бережно к ним отнестись, и как можно раньше.
Однако такой человек не находился, а Эггзи продолжал загораться при виде Гарри Харта, подражать ему и обреченно отводить взгляд, думая, что тот не видит.

***

Отсутствие решения проблемы в конце концов привело к закономерной развязке.
Эггзи провалил заключительное испытание, угнал машину начальства и чуть не вляпался в уличную драку. Накопившееся напряжение вкупе с раздражением на самого себя, собственное бездействие и обстоятельства в итоге вылились на Эггзи – хотя Гарри ведь догадывался, что в пса его ученик выстрелить не сможет. Над угнанной машиной он скорее бы посмеялся, а для драки повод действительно был стоящий.
Но, так или иначе, разговор получился тяжелый, неприятный и выматывающий. Слова, выброшенные ими друг на друга, теперь горько саднили в душе; Гарри был слишком резок со своим «я разочарован», но и Эггзи знал куда бить. Уже не было злости или раздражения – только желание прояснить ситуацию и досада, что они не удосужились сделать этого раньше.
Пересекая океан и глядя в иллюминатор на белесые облака, Гарри думал о том, что, вернувшись, сразу сделает им с Эггзи мартини и начнет издалека. Например, расскажет, что в списке его романтических заслуг преобладают женщины; что он не силен в создании таких хрупких материй, как отношения, и не сможет дать Эггзи то, чего он заслуживает; что Эггзи лишь ищет в нем отцовскую фигуру и он просто-напросто запутался. Больше всего Гарри хотел, чтобы в конце этого неловкого монолога Эггзи, поперхнувшись мартини, расхохотался и заявил, что он – старый маразматик, переигравший в шпиона, раз видит то, чего не существует. И Гарри впервые будет рад, если на самом деле окажется переигравшим в шпиона слепым идиотом, который видит то, чего не существует.
Но перед глазами по-прежнему стоял взгляд Эггзи, доставшийся ему на прощание, поэтому Гарри устало прикрыл глаза, пытаясь не думать об этом. Он обязательно разберется со всеми проблемами, когда вернется, а теперь нужно сосредоточиться на работе.

Во славу сатане, конечно.